Проект:

Переплет

Алексей Кривошеев: "Я выстраивал картину мира на основании знаний, древних и современных"

В программе "Переплет" – петербургский и уфимский поэт, переводчик Алексей Кривошеев и его "Единственная жизнь", лирика из четырех книг, "приключения и превращения поэтики автора".
Алексей Кривошеев: "Я выстраивал картину мира на основании знаний, древних и современных"

В программе "Переплет" – петербургский и уфимский поэт, переводчик Алексей Кривошеев и его "Единственная жизнь", лирика из четырех книг, "приключения и превращения поэтики автора".

(продолжение разговора, начало)

"Мне всегда хотелось ненавязчиво вернуть мотивы мифотворческие в современную поэзию, потому что нельзя рационализировать, скучной делать ее. Сознание может бросать свой луч и в глубину души, и вот там "чудовища" могут оказаться, а потом вдруг окажется, что "чудовище" – это "красавица"… Это все интересные вещи, это приключения твоего собственного сознания в том числе. Недаром дети интересуются сказками, этой идеальной областью, потому что это непостижимо! И мне было интересно и важно совместить научные концепции с вечной философией, с духовной мудростью древних людей. И этим тоже я занимался в поэзии", – рассказал Алексей Кривошеев в программе "Переплет" на "Радио России-Башкортостан" в субботу, 2 сентября 2023 г.

О времени, радио и тишине

"Любой тип литературы делится на два вида: циклическая и линейная. И современный писатель не пишет только мифы какие-то, то есть он же еще имеет и линейную структуру развитую, современное сознание. И вот он соединяет эти вещи. Если он хороший писатель, он умеет талантливо соединить эти вещи. Иначе у него получается либо пересказ мифов каких-то старых, которые сегодня уже не работают, не привязаны к современности. Либо, наоборот, он пишет какие-то вещи, отрешенные от глубины, от Бога, и не интересные, по сути. Это радио такое. В советское время часто радио было включено у всех, и оно говорило, говорило, говорило… Я вот этого терпеть не мог, потому что я хотел услышать что-то, тишину послушать…

Стихи они же не выдуманные. Главное, что там толчок, импульс всегда реальный. Всегда есть правда, момент правды, который потом в гармонию какую-то превращается".

"В небе птица летит. Как – не знает сама…"

"Инстинкт полета безошибочен. Нельзя его придумать. Конечно, можно сконструировать, смоделировать какие-то вещи. А птица же не моделирует. Кстати сказать, есть моменты, когда нельзя думать.

У меня как-то отказало дыхание, трое суток я не дышал. Мне надо было решить проблему жизненно важную, жить дальше, не жить дальше. И вот трое суток не было дыхания. И я сознательно не спал (какое там спать!) и дышал, то есть делал вдох и выдох. Потом я еще не спал суток семь. И я еще подумал тогда, сколько человек может не спать, чтобы не сойти с ума. Потому что уже ты не различаешь цветов, ты как сомнамбула. Я понимал, что не помогут врачи, это что-то порядка комы, какое-то явление не соматического порядка уже было. Но и я тогда понял одну вещь. Когда я рождался, меня перетянуло, перехлестнуло пуповиной, то есть я познал небытие, но я был живой при этом, то есть вот – двойственность, она нужна, важна, наверное.

Врач взял меня за ноги, шлепнул, я заорал, он говорит: "О, будет жить, крепкий пацан!" Но вот в какой-то момент, на упадке, я вернулся в то состояние младенческое, недееспособное. Некоторые люди знают только силу свою, но важно познать и свое бессилие, свою слабость.

Многие люди, сильные, только под старость, когда у них все отказывает, они начинают понимать, у них целостная картина жизни тогда, когда они уже ничего не могут сделать. Человек же существо еще и такое, да. И такое, и такое. Упав, ты начинаешь задумываться, а почему ты не летишь дальше. Человек от птицы отличается все-таки способностью к осознанности, наличием сознания".

Поэт как другой

"…он – твой друг. То есть другой. Бахтин ведь говорил, что "это другость моя во мне радуется", то есть для того, чтобы была радость, нужна неизолированность, нужен другой. Ты смотришь на другого и видишь его лицо, которое отражает тебя в данный момент. И он – то же самое. И происходит другость вот эта вот.

Сартр – философ хороший, интересный. Но это вторая перинатальная матрица, как я понимаю. Есть четыре перинатальных матрицы, то есть относящихся к рождению, к родам. Человек через них, через все четыре проходит. Но Сартр застрял на второй… Вот там "другой – это ад", Сартр об этом, на самом деле…"

Об инициации

"Часто мамы слишком оберегают мальчиков, это неправильно, мужское воспитание важно тоже… На ходу начинаешь мгновенно соображать в момент жизненной опасности. Многие современные дети лишены такой "нормальной" опасности...Жизни на грани, расширяющей твоё сознание.

Жиль Делёз, великолепный философ, боготворил искусство, о художниках писал, и в какой-то момент сказал, по-моему, о Фицджеральде, что художник должен смертельно рискнуть, чтобы что-то у него получилось. Вот этот "смертельный риск" очень важен как поэтический опыт, который нельзя подделать, заменить одной образованностью, умственными только способностями. Это некий экстатический уже опыт, да? Это и палка о двух концах – человек может погибнуть, у человека может не получиться. Но может получиться потом и такое… Многие ведь писатели и поэты на фестивалях только фестивалят".

О развлечениях, высоких и не очень

"Это не моя мысль (немецкого поэта 20-го века Готфрида Бенна, кажется). Я повторил. Но это действительно правда. Шесть-восемь великих (стихотворений) – это в ХХ веке, раньше надо было больше написать, чтобы быть великим поэтом. В ХХ веке – огромное количество информации, которую человек усвоить не способен полностью. Для этого нужен интеллект и жажда познания. Нужно фаустовское начало иметь, не просто сентиментальное. Если ты просто лирик-сентименталист, не обобщил всего знания и опыта, не синтезировал их в поэзии и пишешь, ой, как все хорошо, солнышко светит, как здорово, что все мы здесь сегодня собрались и т.п… Это все понятно. Но чтобы написать большое, крупное, великое по замыслу стихотворение, нужно вот это количество информации усвоить, выдержать его, переварить и претворить (выразить) в индивидуальный, только тебе одному присущий стиль это вот все... сознание-бытие, да?

В какой-то момент ты начинаешь ненавидеть бардов всех. Потому что вот эта не прояснённая до конца массовость сознания (безликая анонимность), как шум, как никогда не выключаемое радио-попугай, насильственно врывается в твое индивидуальное творческое сознание, в его пространство и размывает, разрывает его напрочь, и вот идут такие батальоны бардов, батальоны поэтов, батальоны фестивалей, улыбаются все! Хоть бы один заплакал. Вот ведь что страшно, на самом деле. Фестиваль – это неплохо, это против толпы неорганизованной. Но индивидуальная творческая деятельность, поэзия, лирика – это против фестиваля уже, ты должен отделиться, погрузиться в бездны, или воспарить к звёздам. Готовность смертельно рискнуть, упасть и разбиться, как Икар или Гагарин. Это не массовое мероприятие. И оно не для детей.

Пушкин Александр Сергеевич очень любил светские развлечения, но мне кажется иногда, что он все делал, чтобы царь его в ссылку выслал. Он тогда закрывался и открывался духу в такой же огромной мере, как его сексуальность была направлена в свете на определённый объект (Прекрасную светскую даму). А тут вся сила его великого духа перенаправлялась им – к Богу, к Небу, к самому Эросу божественному, к Вечной Женственности… Которые слаще уже отдельных "сексуальных объектов", извини за термин. И вот "Зорю бьют… из рук моих / Ветхий Данте выпадает…". Божественно! Татьяна Ларина, идеал! Образец самой Любви, да? Само блаженство.

Поэзия – самое большое развлечение, или удовольствие (по правде сказать, какая уж тут аскеза!). Поэт поступает как нормальный эгоист в этом плане. Только ещё больший. Поэзия – самое удовольствие из всех удовольствий. Она связана со всеми удовольствиями, во-первых. Она не порывает с ними, она их аккумулирует, соединяет, сливает воедино. И потом – это очистительная вещь естественным образом. Огонь, катарсис. И психотерапевтическая, даже для графомана. И в то же время – всегда свет какой-то, который тебя побуждает дальше жить и двигаться. Подстёгивает или ненавязчиво увлекает за собой в бесконечность жизни… Вот не хочешь жить, все кончилось, и удовольствия закончились, потому что ты иссякаешь, и размяк, и обмяк, а вот это – мобилизует, организует тебя исподволь. Это твой собственный фестиваль! Внутри тебя столько персонажей фестивалят, и должны фестивалить! Что тебе еще надо? Ну, друзья. С ними поговорить. И то потом устаешь от общения. Любовь правит и движет, она и есть – поэзия. "Любовь не перестаёт…", "Крепче смерти Любовь"… Вбирает в себя всё.

О чудовищном

"Все началось с ужасных вещей. Детские сны, кошмарные порой, они же запоминаются. Вот эти первоэлементы мне сразу же сообщили, что есть иной мир, и что не исчерпывается все тремя измерениями нашей реальности. Есть ужасный мир, и он открыт мне был. Такие были кошмарики! Я не знаю, откуда они приходили. Можно объяснить с точки зрения медицины или еще чего-то, но это не объяснение. Потому что "чудовища" существуют в мире невидимом. Поэзия – не просто описание видимых вещей, это и обличение вещей невидимых. Вот это и был посыл. Вот эти кошмары и ужасы. Их реальность духовная была реальней, чем та реальность, сонная еще, в ребенке, которого ведут в детский сад, и он там орет "мама", а мама сказала, что не уйдет, но обманула, убежала, бросила. Люди придумали время как "тик-так, тик-так" и больше ничего, а на самом деле то бытие сгущается невероятно, то оно рушится, рассеивается в пустоту, и возникает отчаяние, что ничего больше нет! И, действительно, ничего больше нет для этого человека в этот миг…"

О филологическом

"Я выбрал творчество свободное, подчеркиваю. И всегда говорил, что творчество освобождает, что Бог – это не тот, кто закрепощает твое сознание, подчиняет его. Это магия древняя, симпатическая магия на этом основана была – человека подчинить, подчинить священству древнему. Вот Бердяев хорошо говорит, что Христос пришел освободить людей от кабалы внутренней – "Вы познаете Истину, и Истина освободит вас". Поэтому – филфак…"

Также в интервью:

Об агрессивном языке и личном мнении.

О поэзии уфимского андеграунда.

О знакомстве с Александром Касымовым.

О разрушении культурных кодов.

О петербургской литературной среде и личностях.

О калибре таланта и личности.

В передаче в авторском исполнении звучат стихотворения: "Пробуждение", "А за домом – парк", "Живой", "На злобу дня", "Поэт", "Слово-зерно", "Весна", "Нимфа ливня", "Светлые сутки в октябре", "Бабочка".