"Давайте уйдем от слова "тараканы", давайте будем красивыми, хотя бы для себя самих, и скажем, что каждый из нас состоит из определенной коллекции "бабочек": из определенных слов, выражений, прочитанных книг, предметов, которые он купил, мест, в которые он съездил… Давайте делать так, чтобы эти "бабочки" украшали нас, а не были спрятаны в какой-нибудь сундук…"
В этом выпуске (30. 09. 23 г.) программы "Переплет" на "Радио России-Башкортостан" – поэт, писатель, кандидат филологических наук, аксаковед, доцент кафедры филологии Новосибирского государственного технического университета Владимир Угрюмов.
Владимир Евгеньевич Угрюмов в 2010 году защитил кандидатскую диссертацию "Стиль прозы С.Т. Аксакова". В 2012 году вышла монография "Смыслы и ценности мировоззрения русского человека в произведениях С. Т. Аксакова". В 2014 году эта монография была переработана автором, дополнена и вновь увидела свет. Книга была признана лучшей научной работой в России по данной теме и возглавила сайт литературоведческих работ аксаковедения XX – начала XXI века. Рецензенты (доктор философских наук Алексей Савин и литературовед профессор Виктор Финкель) высоко оценили монографию, отметили глубину исследования и необычайно острое чутье автора к художественному слову.
Владимир Угрюмов до 2018 года служил доцентом Сибирского государственного индустриального университета, читал лекции по культурологии, философии, культуре речи и деловому общению. О его лекциях студенты вспоминают как о событии, которое "расширяет горизонт знаний каждого, учит читать книгу мира, всегда дает новый опыт переживания культуры, истории, обостряет восприятие красоты".
О важности впечатления
"Начиная с 2007 года я писал об Аксакове, готовил кандидатскую диссертацию, дважды, трижды перечитал некоторые его произведения. Правильно говорит Владимир Набоков, что книги не читают – книги перечитывают. И я тогда только "заговорил" с Сергеем Тимофеевичем, и он со мной "заобщался", я понял движение его мысли, какие-то интересные его "улыбки" в тексте, слова, интонации, настроение. Это мое кредо в науке: я обращаю внимание не на какие-то научные, идейные стороны литературного произведения, все-таки это – художественное произведение, оно должно, в первую очередь, впечатлять. Если вы придете в музей и остановитесь перед картиной "Царевна-Лебедь" Врубеля, оно вас будет впечатлять, в первую очередь. Вы даже не запомните, во что была одета Царевна-Лебедь, а она была одета в крылья (смеется).
Первое знакомство с Аксаковым было в детстве – "Аленький цветочек". Второй "подход" был во время обучения в Литературном институте имени Горького, потому что на момент, когда я начал писать свою диссертационную работу, да и до сих пор у некоторых, да простят они меня, несведущих людей, остается мнение, что Аксаков – второго ряда писатель. Это абсолютно не так. То есть он не только первого ряда писатель, у него еще присутствует самый главный компонент творчества – чувство личной свободы в художественном произведении, и присутствует отсутствие (улыбается) какой-то идейности, которая только мешает художественности произведения.
Первая монография была написана в философском ключе, а последняя монография имеет подзаголовок: "… сама жизнь, рассказывающая про себя…", это фраза Хомякова об Аксакове, она мне очень понравилась. Большое произведение включает в себя все… Вы, конечно, помните, в "Воспоминаниях" и в очерке "Собирание бабочек" Аксаков указывает, что одним из важных его увлечений в Казанском университете было как раз собирание коллекции бабочек. Собирание бабочек противопоставлено описанию кулачных боев в Казани и даже в чем-то праздным народным гуляниям, описанным в очерке. "Я получил… понятие о червячках, которые превращаются в куколок, или хризалид, и, наконец, в бабочек". Писатель еще замечает, что занимался "воспитанием гусениц". Для меня это звучит очень символически. Мы все воспитываемся как гусеницы, замираем в куколок и, пройдя этот сложный процесс, неминуемо превращаемся в бабочку. Бабочка – как эстетически значимая личность со своим неповторимым рисунком на крыльях. Бабочки – как определенные культурные знания о мире, которые мы приобретаем и продолжаем жить, жить".
О виршах и poems
"Поэт Томас Стернз Элиот характеризовал прекрасные стихи Киплинга – Киплинг же считается великим поэтом в истории литературы, да? – Элиот называет его стихи виршами, он не называет их poems. Элиот различает виршевую поэзию и poems, то есть поэзию как поэзию и поэзию, которая имеет бездонную глубину. Пушкин кому-то в письме интересно сказал о Шекспире: "Вчера читал Шекспира. Смотрел как на бездну". Не в бездну, а – на бездну! То есть он как бы всего его видел, но он понимал, что это – бездна. Вот это здорово. Так вот у поэта может быть одно стихотворение. Он может написать тысячу стихотворений, но только два из них будут poems. Какие критерии? Лично для меня, я скажу свое мнение, в настоящем стихотворении всегда присутствуют небо и земля. Человек – существо вертикально стоящее. Хорошо, кстати, об этом Пушкин сказал: "Самостоянье человека, – / Залог величия его". То есть самостоянье…
В великом стихотворении присутствуют одновременно небо, земля и мир между ними. Опять же у Пушкина, помните, Моцарт рассказывает Сальери, как он писал произведение, и что значит его музыка: "Безделица…
Представь себе… кого бы?
Ну, хоть меня – немного помоложе;
Влюбленного – не слишком, а слегка –
С красоткой, или с другом – хоть с тобой,
Я весел… Вдруг: виденье гробовое,
Незапный мрак иль что-нибудь такое…"
То есть в нашей жизни всегда должно присутствовать веселье и "виденье гробовое", и в настоящем стихотворении это всегда гармонично сосуществует, как всегда в поэзии Пушкина, у Шекспира – всегда. В прозе тоже есть это ощущение. Как сказал, по-моему, Набоков, хорошая проза стремится стать стихами".
О "противном" человеке
"Была такая история, когда Ершов дал Пушкину редактировать "Конька-Горбунка", Пушкин исправил одну только строчку, сказал, что это гениальное произведение, что ему здесь больше делать нечего (свойство гения, кстати – легко взяться сделать, легко отказаться от чего-то, легкость – это свойство гения), так вот там было написано: "Не на небе – на земле / Жил старик в одном селе". Пушкин написал: "Против неба – на земле…", что такое "против неба"? Давайте хихикнем маленько: человек – существо "противное" вообще, в смысле – он всегда против чего-то. С состояния "против" начинается личность, то есть "против" – это начало мышления. Я сейчас другими словами передаю, наверно, диалектику Гегеля, один из трех принципов диалектики: единство и борьба противоположностей. Единство и борьба. Надо уметь задаваться вопросом: почему так?
С удивления, как говорили еще древние греки, начинается мышление, когда человек у-дивляется, то есть находится "у дива", а диво, если посмотрим этимологию этого слова, – это и "deus", "бог", это и "день", и "дева". Как удивительно! Я иногда студентам говорю: вы являетесь человеком, у которого есть будущее, только тогда, когда вы идете по дороге и радуетесь тому, что есть Бог, что есть день, и что девушка, идущая навстречу, вас привлекает. То есть человек – это путь".
О феномене встречи
"А вы знаете, как здорово сказал Мартин Бубер, еврейский теолог, мыслитель: "Подлинная жизнь это есть встреча". Я подумал: "Господи, как точно!" То есть вот вы берете книжку какую-то, к примеру, Антона Павловича Чехова, да, и вы встречаетесь с Чеховым. Когда вы с кем-то, чем-то встречаетесь – с человеком, с художественным произведением, с новым днем, с девушкой, идущей навстречу, даже если вы с ней разминетесь, – у вас происходит жизнь. Это, так или иначе, прослеживается в литературе и философии ХХ века. Это от Шопенгауэра еще пошло, там и Фридрих Ницше, и наш Достоевский. Потому что изначально люди разобщены, и чем больше людей на земле, тем они разобщенней становятся – чтобы занять свое место под солнцем, надо повернуться спиной к другому человеку – комфортней стоять получается. И поэтому появляется феномен встречи. Потому что встреча необходима. Потому что человек все-таки – существо встречающееся. Почему это пошло и в литературе, и в философии – отчужденность так называемая, да? Потому что люди не стремятся понимать друг друга. Это очень обидно. Понимать другого – это искусство.
Кстати, Потебня, филолог знаменитейший, мне тоже нравится его фраза о том, что мы говорим не для того, чтобы передать свои мысли другому, а для того, чтобы возбудить в нем его собственные мысли. По-моему, это абсолютно верно и для поэзии. Для стихов вообще. Мы пишем стихи не для того, чтобы заставить других их читать и что-то передать через эти стихотворения, а для того, чтобы человек, прочитавший стихотворение, почувствовал себя, встретился с самим собой. Потому что встреча с собой – это тоже искусство".
Также в интервью:
– о работе на апельсиновых плантациях в Греции и встрече Рождества в греческой деревне;
– о пробирающей действительности и жизненной необходимости смеха;
– о мыслях, посетивших поэта на ночной набережной в Гаване;
– о легкости, "неожиданной точности" и щедрости гения;
– о необычности, которая "реальнее реальности";
– о том, что русская философия живет в литературе.
И еще несколько цитат:
"Россия – лирическая страна, художественная страна. Я бы сказал даже высокохудожественная (смеется). То, что Аксакову, Пушкину, Гоголю, Достоевскому, Толстому свойственно: они делают саму реальность высокохудожественной…"
"Мы трусим необычности, то есть мы боимся, что у нас течение жизни нарушится, а необычность всегда нарушает… "
"Человек – самое важное существо материи, ему всегда надо двигаться, и мысленно, и физически. Если ты чувствуешь, что ты остановился, – это караул. Это есть и у Ницше, и у Бердяева, что человек – это всегда шаг вперед".
"Стихотворение хорошее, когда оно – реальнее реальности, когда небо на картине реальнее, чем настоящее небо".
Также в передаче Владимир Угрюмов читает несколько своих стихотворений, написанных в последние годы в Новосибирске.
